«Nadodrze» — Nr 8 (280); 22. IV. — 5. V. 1973 r. Strona 7.
Записала: Хенрика Добошова
Перевод: Татьяны Мосуновой
В конце декабря и начале января в Польше находился советский скульптор и график Эрнст Неизвестный. Это был первый визит этого художника в нашу страну, и он был необычайно плодотворным. За день до его отъезда у меня была возможность участвовать в Варшаве в нескольких встречах советского творца с разными людьми, и в том числе во время встречи со студентами Высшей театральной школы, а также в разговоре, который произошел в дружеском кругу молодых учёных, выпускников факультетов физики, астрономии, философии, истории, истории искусства, а также людей, которых интересовало творчество малоизвестного у нас скульптора, о котором говорят как об одной из самых интересных индивидуальностей в советском искусстве. Из записанных в то время вопросов и ответов получилось что-то в виде сокращённого интервью. К сожалению, не успела его восполнить и развить, но, думаю, что это произойдёт когда-нибудь в Москве уже в мастерской скульптора, во время более удобных обстоятельств для разговора на тему искусства. Но перед тем как это случится мне хотелось показать читателям хотя бы краткую запись, которая даёт представление об этом интереснейшем Мастере. Эрнст Неизвестный принадлежит, как я сужу, к роду тех динамичных и самостоятельных мыслителей, значение которых измеряется не только в каких-то действиях, но также в том течении, в котором они работают, создавая свои работы в интеллектуальной среде.
Вопрос из зала: Мы слышали, что Жан-Поль Сартр нанёс визит в вашу мастерскую, и что разговор между вами был очень долгим.
Ответ: Это была полемика. Она длилась шесть часов. Я очень ценю Сартра как философа, но не разделяю его взглядов на тему современного искусства. Сартр хотел бы ограничить действие художника до стадии концепции, камерального эскиза и отказывает ему в праве великих монументальных реализаций. Эту позицию я считаю снобизмом, интеллигентщиной. Может быть, она понятна с точки зрения француза, гражданина, который окружён искусством Западной Европы, но это не подходит для контекста наших российских пространств, пустых, ждущих творческого вмешательства и скульпторских решений.
Смотрю на привезённый Неизвестным большой альбом. Он содержит чёрно-белые и цветные эскизы, рисунки монументального витража под названием «Гигантомахия». Рисунки эти сделаны с размахом и талантом, производят большое впечатление. Складывающиеся из тысячи элементов скульптур, они прекрасно сосуществуют рядом друг с другом, с элементами событий, символами разных стилей. Нарисованные с небывалым искусством и упорядоченные в полифоническом замысле, выраженном в гуманистическом произведении, в дуализме человека, в его многообразии.
Проект имеет форму семи соединённых между собой лент Мёбиуса, которые хотя и разрезаны, не распадаются, но соединяются в огромный космический цветок, опоясывающий мир. На лентах по подобию Пергамского фриза изображено множество людей, полубогов, полузверей, полумашин. Знаки, с которыми связывают философское понятие человека, функционируют в культуре с самого древнего времени и в современной цивилизации. Один из фрагментов посвящён мученикам и пророкам: Орфей, Прометей, Христос. Заканчивается всё Голгофой. Одна из лент представляет мужскую эпоху древности со всем богатством искусства комментария на тему представлений о ней, сформированной культурой, присутствующей в нашем сознании. Вот лента, комментирующая эпоху, предшествующую матриархату, которая известна лишь в гипотезах и представлениях, сохранившихся в культурах разных народов. Рисунок изображает существо, человека в общем течении развития природы. Повторяются мотивы гигантов, женственности, понимаемой как чистота или наоборот как чувственность, людей – самоубийц. Часто повторяется форма яйца, иногда это разорванная голова. Академический рисунок соседствует с сюрреалистическим представлением. Также важное значение имеет тут цвет, он несёт не только эстетическую функцию.
Вопрос из зала: Ваше искусство совершенно противоположно взглядам Сартра на космическое пространство. У вас есть намерение реализовать этот гигантский замысел?
Ответ: Не знаю. Возможно ли это будет. В настоящее время для меня это не самое важное, поскольку уже появился замысел в виде рисунка. Некоторые скульптуры давно существуют в таком образе. До сих пор мне удалось воплотить 750 скульптур в моей «Гигантомахии». Большинство из них находится в мастерской. Сейчас я выполняю огромный барельеф 970 м2 для института электроники в Москве (прим. ред. – МИЭТ в Зеленограде), построенном в замечательном современном архитектурном стиле. Внутри этого здания находится библиотека, окруженная четырехугольником стен. Её внешние стены будут покрыты скульптурным рельефом. Наш проект был признан лучшим архитектурным сооружением в Советском Союзе и получил награду. Если удастся это воплотить, то это будет самая большая скульпторская работа, которая существует в Европе. Я также хотел какой-то фрагмент своего витража перенести в Асуан. Вместе с двумя архитекторами мы выиграли конкурс на монумент советско-арабской дружбы. Построили в огромной скале цветок лотоса. Стены внутри памятника должны были быть густо покрыты в сумме километром рельефов. Исполнение скульптур пришлось отложить, поскольку это предприятие было очень дорогостоящим и египетское правительство отказало. Для международной выставки электроники мы воплотили 13-метровую фигуру «Прометея» которая стала символом экспозиции. Находилась она между другими элементами кинетики и света. В Сербии я делал памятник кентавру в мраморе и скульптуру «Каменные слёзы», которую подарил сербским партизанам. Конечно, верю, что мои скульптуры будут нужны.
Я (прим. ред. – автор статьи, журналист): Я считаю, что вы сделали самые лучшие из тех, которые когда-либо существовали иллюстрации к творчеству Достоевского. При том, что вы отказались от следования фабулы «Преступления и наказания», что, наверно, привело к дискуссиям. В более-менее тоже самое время вы выиграли международный конкурс, организованный ЮНЕСКО, посвященный иллюстрациям к «Божественной комедии» Данте. Оба автора очень трудны для того, чтобы переложить их творчество на язык других искусств, особенно Достоевский. Что привело к тому, что ваша работа была успешной?
Ответ: До этого я провёл очень глубокое исследование Достоевского. Сегодня я мог бы читать лекции, говорить часами. Я также работал над этими двумя писателями параллельно. У Достоевского есть упоминание о том, что он хотел бы написать Дантовскую повесть (произведение). Критики интерпретировали это как стремление к Дантовской силе экспрессии, в то время как речь шла о дантовской проблеме борьбы огня и воды, которая в зрелом творчестве автора, в «Бесах», выступает как постоянное противопоставление метафизического пейзажа. Именно такой пейзаж описывает Достоевский. Например, Раскольников – это солнце. Да, он появляется, солнце светит, садится. Свидригайлов — это другое воплощение Раскольникова. Говорит под дождь, когда в себя стреляет, падает в дождь. Михаил Бахтин написал, что это моё частное открытие как критика. Серия рисунков к «Преступлению и наказанию» называется «чёрное солнце». Я в них не иллюстрировал само произведение, а иллюстрировал пронизывающее творчество идею, поскольку Достоевский – это не произведение, не рассказы, но образы, символы носителя гуманистических идей. Там нет пейзажа или физического описания людей. Ставрогин – это маска. Достоевский знал сакральную символику старчества. Старцы — это что-то вроде секты. Система медитаций, приближенная к понятию востока. В их семантике существуют три состояния – три лица. Лицо, лик (лицо, освящённое вдохновением), личина (маска или лик сатаны). Такими лицами обладают герои Достоевского. Это не сказано напрямую, но чувствуется что-то завораживающее в психологической атмосфере героев. Кроме того, Достоевский чаще всего опускает какие-то детальные описания. Я также мог бы иллюстрировать что-то чего не существует. Существует огромная иконография на тему этих произведений. Абсолютно фальшивая. Я знал, что рисунок должен здесь обозначать, выражать, но не рассказывать. Как аккомпанемент служат мне, с очень точной формулировкой, мысли, изложенные писателем: «всё дитя», «бога нет», «всё дозволено». В «Преступлении и наказании» не существует уже ни стиля, ни искусства, ни литературных приёмов. Это только метафизика великого творчества. Заниматься только искусством – нет, это было бы просто смешно, во всяком случае для такого грубого, сильного мужчины средних лет как я. Если бы речь шла только об этом, я бы это бросил.
Перевод
